Тюремному ангелу - так называют заключенные уникальную сотрудницу Федеральной службы исполнения наказаний, ведущего аналитика Московского управления ФСИН Анну Каретникову - обрезали крылья. Анну отстранили от работы. Претензии, которые были выдвинуты в ее адрес: раздает очки и тетради заключенным в СИЗО, слишком много общается с арестантами и их родственниками, ведет свой блог.
Анна Каретникова за работой
Фото; Ева Меркачева
В свое время, когда Анну принимали на работу во ФСИН, все это, наоборот, приветствовалась. И вообще тогда ведомство надеялось этим жестом (ведь случилось неслыханное - правозащитника, который проверял тюрьму много лет в качестве члена ОНК, взяли в штат) показать ФСИН „с человеческим лицом“. Но задачи меняются, и, похоже, пенитенциарной системе стало не страшно потерять лицо.
Московские заключенные осиротели. Анна была единственным правозащитником (пусть и в погонах), который ежедневно посещал СИЗО и принимал жалобы.
Сразу оговорюсь: знаю Анну много лет, и в свое время мы были в одном составе ОНК, вместе проверяли СИЗО и ИВС. Это были непростые проверки. Если идешь с Каретниковой, то знай - раньше, чем через 6-8 часов не освободишься. Она внимательно, въедливо вслушивалась-всматривалась во все. А я, наблюдая за ней, училась. Вот для примера несколько зарисовок с наших с ней первых проверок;
„Почему мы в этой камере провели столько времени? Заключенные же говорят, что у них все хорошо“, - спрашивала я. „Совсем не хорошо там, -твечала Анна. - Видела в углу паренька? Его явно прессуют. А мы ему особое внимание уделили и сказали ему, что придем еще. После этого сокамерники побоятся его бить“.
Анна, думаешь, этого заключенного избили? Он говорит, что сам упал.
Травмы носят такой характер, что их нельзя получить после падения.
А почему мы попросили перевести того заключенного в другую камеру?
Потому что было понятно, что иначе его самого переведут в низкий социальный статус.
Даже в самой молчаливой камере Каретникова умела расположить к себе арестантов, и они начинали рассказывать обо всем, что их тревожило. Благодаря ей заключенные стали в принципе доверять правозащитникам. А когда она надела форму, то, возможно, впервые стали доверять и сотрудникам ФСИН. И наконец, Анна Каретникова примирила правозащитников и тюремщиков, показав своим примером, что задачи у них должны быть одни - помогать тем, кто попал за решетку.
- Анна, как ты вообще попала „в тюрьму“?
- В тот момент создавались общественно-наблюдательные комиссии. Тогда никто толком не знал, что это такое. Нужны были добровольцы, которые готовы пойти в это новое и неизведанное. А поскольку я особо не умею отказывать, то согласилась, чтобы моя кандидатура была выдвинута.
- До этого, насколько я знаю, у тебя был опыт работы следователем?
- Нет, я следователем не работала, только практиковалась. У меня образование юридическое (закончила юрфак по курсу криминалистики). По профессии практически не работала, потому мне сразу было понятно, что, к сожалению, в текущем моменте нет места особому идеализму, а я была идеалисткой
- Почему „была“? Сейчас уже нет?
- Сейчас я тоже идеалистка…Но нет, в текущих условиях, наверное, не может быть идеалистов.
К деятельности в ОНК я отнеслась с самого начала очень серьезно, потому что, видимо, это оказалось созвучно моим устремлениям и чем-то соответствующим обоим моим образованиям (юридическому и литературному). Я могла помогать людям и могла об этом писать. Это был важный опыт.
- Второй опыт - работа во ФСИН. Сейчас не жалеешь, что все последние годы была не правозащитником, а сотрудником?
- Нет, ни в коем случае. Наоборот, я благодарна своему руководству, что оно дало мне возможность столько времени продолжать работу по помощи следственно арестованным, осужденным. Совершенно не жалею, это тоже бесценный опыт, который я получила, работая в системе.
- Какие-то открытия для себя сделал, когда работала уже в системе? Чего сама не ожидала?
- Сложный вопрос… Я узнала, как функционирует система, я лучше стала понимать ее беды и огрехи, пыталась вносить какие-то коррективы в ее работу. Стала лучше понимать и психологию сотрудников, почему они такие, а не другие в каких-то ситуациях, что можно исправить и улучшить для них.
Если раньше я видела происходящее либо глазами наблюдателя, либо глазами подопечных (в силу эмпатии ассоциируя себя с ними), то работая в управлении, я могла ассоциировать себя и с сотрудниками.
- Многое удалось?
- В частных конкретных ситуациях, в помощи людям удавалось многое до самого последнего момента.
В глобальном плане мне кажется, что в последнее время происходит большой откат назад от всего, чего нам удалось добиться. Я чувствую его, и мне от этого очень тяжело. Это связано и с изменением того вектора, который ФСИН видит для себя основополагающим.
Мы удаляемся от той политики гласности и открытости, которую декларировала ФСИН, когда я пошла туда на работу. Идем в сторону максимальной закрытости и демонстрации всяких „потемкинских деревень“. Я боюсь, мы в целом удаляемся в последнее время от милосердия, о котором мечтали. Отчасти это связано с общей ситуацией - с проблемами снабжения вещами, обеспечения лекарствами, низкой зарплатой.
- Мне показалась, что в какой-то момент ты была между двух огней. Либералы тебя считали чуть ли не предателем, критиковали за то, что ты стала частью системы. А сотрудники относились к тебе настороженно, видели в тебе едва ли не врага. „Свой среди чужих, чужой среди своих“.
- Не соглашусь. Не все либералы на меня ополчились, хоть и многие. И сотрудники в последнее время никакого во мне врага не видели, тем более, что я пыталась решать и их проблемы. Но то, что для системы ФСИН я оставалась инородным элементом, это однозначно.
- С чем это связано?
- С изменением политики ФСИН, о которой я говорила. То есть стало неприемлемо любое освещение происходящего в наших стенах, включая позитивное. Я писала в основном именно позитивное. Но без тени нет света. И я не могу написать, что СИЗО №4 такой же прекрасный как, скажем, СИЗО № 5. Любые публикации воспринимались „в штыки“. Откуда это идет? Разумеется, сверху, потому что система вертикальная.
С Евой Меркачевой во время проверки СИЗО
Фото; Ева Меркачева
- Знаю, что еще полгода назад в московских СИЗО запретили твою книгу „Маршрут“ о твоей деятельности в бытность в ОНК. Более того, видела даже соответствующий документ, который разослали по изоляторам.
- Да, они ее запретили, изъяли из библиотек, изымали из камер. Естественно, вызвали противоположный эффект; заключенные ее стали прятать от глаз сотрудников и при этом больше ценить и распространять.
- Какие еще к тебе были претензии?
- Меня из раза в раз стали вызывать в отдел собственной безопасности (я уже испугалась, что буду там бывать чаще, чем на работе). Вопросы задавались по двум направлениям. Первое - это как раз ведение блога, охватывается ли это моей должностной инструкцией. А второе посвящено тому, что я приносила в СИЗО разные вещи для раздачи заключенным. Речь шла об очках, тетрадках, ручках и почему-то нитках. Вот эти четыре предмета.
Меня и раньше предупреждали сотрудники, что от них требуют, чтобы они докладывали - что, кому и при каких обстоятельствах я давала. К их чести, они, наоборот, пытались отвести от меня беду; „Раз такое дело, давай мы будем досматривать и сами отдавать подследственным то, что ты приносишь“.
Но, видимо, были и доносчики. Когда меня допрашивали в ОСБ, то называли конкретные даты и места; „У нас есть подтвержденные факты, что ты давала очки такому-то заключенному в таком-то СИЗО“.
- Почему именно очки их больше всего заботили?
- Не только очки. При этом, согласно Правилам внутреннего распорядка, обязанность выдавать бумагу и ручки для написания заявлений, а также нитки лежит на администрации. Но у нас в большинстве случаев ничего такого в СИЗО просто нет. На это не выделяются средства. В первую очередь я пыталась сделать так, чтобы мы (сотрудники) соблюдали законные требования в этой части и давали то, что людям положено. То есть я пыталась устранить нарушение со стороны администраций СИЗО.
- Может быть, не нравились твои аналитические записки, которые ты писала по итогам проверок?
- Я не уверена, что эти записки попадали в центральный аппарат ФСИН. Они писались на имя моего непосредственного руководителя в московском управлении. Но, естественно, если я писала в блоге, что у нас чего-то нет, то это действовало вызывающе, как красная тряпка на быка. Потому что мы все обязаны говорить, что у нас все хорошо, жалоб нет, всего достаточно. А страдают от такого подхода заключенные.
- ОНК обращает внимание на это?
- К сожалению, новый состав ОНК не проявил себя. Часто арестанты жаловались, что к ним не приходят никакие члены ОНК, и им не к кому, кроме меня, обратиться. Они очень расстраивались, когда узнавали, что умер Бабушкин Андрей Владимирович, очень переживали, что ты больше входишь в состав ОНК.
Приведу пример. У нас самый сложный СИЗО №4, наиболее переполненный. Там в каждой камере множество проблем. И воистину удивительно, что в журнале посещения ОНК этого изолятора, как правило, члены ОНК писали, что жалоб и заявлений не поступало.
- Как ты поняла, что против тебя возможно уголовное преследование?
- Мне об этом было сказано сотрудниками Управления. Они сказали, что мною недовольны в „высших сферах“, что предстоит много вопросов со стороны ОСБ, прокуратуры. И уже на следующий день мне задавали в ОСБ вопросы, которые показали, что в моих действиях пытались найти превышение должностных полномочий.
На другой день меня отстранили от работы и просто не пустили в следственный изолятор №1. Я задала вопрос своему начальнику, он что-то невнятное ответил. Но я в тот момент поняла, что вряд ли он что-то может решить, поскольку недоволен мной не он, а эти самые „высшие эшелоны“.
Я до сих под сильным впечатлением от ареста доктора больницы „Матросской тишины“ Кравченко, которого совершенно точно не за что было сажать.
- Хорошая новость - против него сняли обвинения во взятке. Выходит, справедливость возможна.
- Но у него осталась статья за превышения должностных полномочий. Думаю, это вменили бы и мне. Потому я уехала на вокзал, села на ближайший поезд и покинула Москву.
- Неужели ты боишься тюрьмы, в которой провела больше времени, чем любой заключенный?
- Не боюсь. Но, поскольку сейчас там и так много людей, то мое пребывание в роли заключенных лишь увеличит нагрузку на сотрудников. Впрочем, наверное, меня бы посадили в „Лефортово“, опасаясь, что сотрудники других СИЗО из симпатии ко мне меня бы посадили. У нас не любят же сажать сотрудниц в те места, где они работали, чтобы не пересекались с бывшими коллегами.
- Чем ты сейчас будешь заниматься?
- Честно говоря, совершенно пока не представляю, потому что я все еще живу тюрьмой, мне она снится. В голове недоделанные дела, которые были. Пока что я еще в этой тюрьме, она меня не отпустила, и не знаю, когда отпустит. И особенно тяжело, что со всеми угрозами пришлось уехать из страны, чего я не собиралась делать. Если бы не отстранили, я бы продолжала работать до последнего, вплоть до посадки в тюрьму.
- Ты сказала про недоделанное дело?
- Ну, например, одного парня (я его нашла перед отъездом) швыряли из камеры в камеру, что-то хотели от него. Но вроде начальник СИЗО обещал все вопросы решить и разобраться, кто там денежки опять вымогает.
Еще не окончена история с Курбатовым из хозотряда СИЗО №7. Про которого в одном популярном телеграм-канале написали, что он детдомовец и что умер, потому что якобы богатые арестанты его использовали как своего раба. Мутная история. Про этот телеграм-канал я не знала, но почему-то в ОСБ решили, что я „слила“ информацию.
- Какую? Он ведь в итоге оказался не сиротой, и вообще он живой, я узнавала.
- Вот именно. Мне звонят папа, мама, сестра „сироты“. Они мечтают, чтобы если будет минимальная возможность, он остался бы в своем 7 отряде и оттуда потом бы подал прошение об УДО (у него сроки подошли).
- Если сейчас будут говорить, что ты предательница, что бы ты этим людям ответила?
- Я не стала бы отвечать. Зачем? А предала-то я что? Кого? Предала систему? Нет, я подала заявление на увольнение в тот момент, когда система сама решила от меня избавиться.
Предала ли я заключенных? Вроде нет, потому что меня отстранили от работы, и я не верю, что меня бы вернули. Все-таки это тенденция, вектор. Система хочет быть закрытой, ей не нужны внешние люди, и об этом говорит разгром ОНК. А я просто стала следующей.
Я надеюсь, что мой опыт и мои знания смогут принести какую-то пользу хотя бы в будущем. Я верю, что рано или поздно открытость станет снова приемлема во ФСИН будущего, и мы опять потопаем в сторону Эры Милосердия.
